Босиком по траве  - Эми Хармон

Я открыла свой Sony Walkman и посмотрела, что за кассета в нем стоит. «Бетховен», – гласила аккуратная надпись. Я нажала кнопку «воспроизвести», и тут же у меня в ушах зазвучала Девятая симфония. Я перемотала к началу и нацепила наушники на Сэмюэля. Мне нравилось слушать музыку громко. Невозможно по достоинству оценить классику – перепады высоты, отдельные ноты, трели, – если не включишь ее на полную мощность и не позволишь ей завладеть твоим вниманием. Я включила воспроизведение и стала ждать, затаив дыхание.

Не знаю, почему для меня это было так важно. Я как будто открыла Сэмюэлю что-то очень личное. Мне необходимо было, чтобы он оценил и полюбил эту музыку. Его мнение много значило для меня. Я не знала, что буду делать, если он отвергнет дорогую для меня музыку. Это ведь все равно что отвергнуть меня саму! Если бы Сэмюэль сказал: «Ничего так» или «М-м, любопытно», возможно, это даже повлияло бы на мое мнение о нем. Осознав это, я тут же пожалела о своем порыве и попыталась сдернуть с него наушники. Я поняла, что не хочу знать его мнение.

Но Сэмюэль накрыл мои руки своими и отодвинул от себя. В его взгляде мелькнула какая-то ярость. Я опустила руки на колени и печально отвернулась к окну, дожидаясь, пока он дослушает до конца. Время от времени я косилась на Сэмюэля. Он смотрел в пол, придерживая наушники руками. Вся его поза выражала непонятное для меня напряжение. Музыка играла довольно громко, и я услышала, когда ода «К радости» подошла к концу. Я нажала кнопку «стоп», и Сэмюэль снял наушники.

– Как это называется? – спросил он. В его голосе звенели благоговейные нотки.

– Это Девятая симфония Бетховена, известная одой «К радости».

Сэмюэль посмотрел на меня с интересом, будто хотел узнать побольше. – Бетховен впервые услышал оду Шиллера «К радости» за тридцать лет до того, как написал к ней музыку, которая вошла в его Девятую симфонию – последнюю. К моменту, когда он ее закончил, Бетховен страдал от глухоты и болезни. На эту симфонию у него ушло десять лет. Тему радости он менял более двухсот раз, пока не добился нужного результата. – Я умолкла, не зная, стоит ли продолжать.

– Он был глухим? – изумился Сэмюэль.

– Да. Соня рассказывала мне, что Бетховен дирижировал во время премьеры симфонии в Вене и не услышал оваций публики. Одна из вокалисток развернула его, чтобы он увидел, как слушатели кричат и аплодируют. Во время репетиций он ложился на пол, чтобы чувствовать вибрацию звука.

– А откуда он знал, как все звучит? В смысле, как можно написать музыку, ничего не слыша? – ошеломленно произнес Сэмюэль.

– Наверное, она была у него внутри, – задумалась я. – В голове, в сердце. Полагаю, он чувствовал музыку, так что ему необязательно было физически слышать ее. – Я помедлила. – По словам Сони, многие великие композиторы, в том числе Бетховен, говорили, что музыка, которую они пишут, витает в воздухе. Она уже существует, нужно просто ее услышать. Большинству это недоступно. Мы можем только радоваться, что люди вроде Бетховена слышат музыку и записывают ее для нас.

– А ты слышишь? – спросил Сэмюэль, внимательно вглядываясь в меня.

– Не слышу… но я знаю, что она есть. – Я никогда не говорила об этом и теперь с трудом подбирала слова. – Иногда мне кажется: если бы мне не нужно было смотреть, чтобы видеть, – ведь могу же я чувствовать, не осязая, – тогда я бы смогла услышать эту музыку. Любовь, радость, печаль – они неосязаемы, но я все равно их чувствую. Мои глаза видят невероятную красоту, но иногда я думаю: вдруг то, что я вижу… мешает мне заглянуть дальше? Как будто видимая красота – это яркая шторка, отвлекающая меня от того, что за ней. Если бы я знала, как отодвинуть эту шторку, я бы нашла музыку. – Я вскинула руки от досады. – Не могу объяснить.

Сэмюэль медленно кивнул:

– Я невольно закрыл глаза, когда ты играла в церкви. И другие делали то же самое. Может, именно поэтому: мы пытались услышать то, что прячут от нас глаза.

Он понял. Мое сердце переполнилось. Внезапно мне захотелось крепко обнять Сэмюэля.

– Музыка витает в воздухе, – продолжил размышлять он, глядя в никуда и наморщив лоб. – Как нúльч’и.

– Что? – не поняла я.

– Нúльч’и. На языке навахо это означает «ветер»… но не только. Это священная сущность, обладающая особой силой. Моя бабушка говорит, что нúльч’и – это Святой Дух Ветра. Все живое общается с помощью нúльч’и. Поэтому он, этот Дух, всегда находится возле ушей динэ’, людей, и нашептывает им, что делать и как отличить добро от зла. Если человек не слушает советов, Дух его покидает. Нúльч’и не хочет оставаться с такими людьми. – Взгляд Сэмюэля вновь обратился на меня. – Моя бабушка верит, что нúльч’и входит в младенца с первым вздохом и сопровождает его по жизни.

– Прямо как христианский Святой Дух. Я узнала про него в церкви. Он помогает нам правильно поступать, оберегает, предупреждает, направляет, но только если ты достоин его присутствия. Святой Дух говорит лишь правду. Учитель из воскресной школы рассказывал, что таким образом с нами разговаривает Господь.

– Может, то, что слышал Бетховен, – это нúльч’и, поющий музыку Бога.

– Наверное, ты прав.

Я перемотала кассету и растянула дужку наушников таким образом, что они налезли бы на голову великану. Потом пододвинулась поближе к Сэмюэлю и надела их на нас обоих одновременно – мне достался левый наушник, ему правый. Прижавшись друг к другу, мы слушали музыку Бога до самой школы.

* * *

Сэмюэль никогда не жаловался на мой музыкальный вкус. Наоборот, он им, кажется, наслаждался. Он хитрым образом перекрутил мои наушники динамиками наружу, так что теперь нам не приходилось прижиматься щека к щеке, чтобы слушать плеер. На самом деле меня и раньше все устраивало… но признаваться в этом я не собиралась. Сэмюэль, похоже, опасался, что нас неправильно поймут. Теперь каждый придерживал свой наушник рукой. После недели бесконечных повторов Бетховена я принесла кассету с Рахманиновым. Мы сосредоточенно слушали Прелюдию до-диез минор. Черные глаза Сэмюэля были широко раскрыты и сияли. Когда мелодия подошла к блестящему финалу, он повернулся ко мне и восхищенно произнес:

– Эта музыка словно придает мне могущества, и я чувствую, что способен на все… Как будто ничто не может меня остановить, пока у меня в ушах звучит музыка. Там есть такой короткий отрывок, когда мелодия становится триумфальной, нарастает, нарастает, прорывается, тянется ввысь, и потом три аккорда как будто говорят: «Я смог!» Это как Рокки[10], который вскидывает руки на вершине лестницы. Понимаешь? – Его голос звучал мягко и искренне. Сэмюэль смотрел на меня со смущенной улыбкой, будто стесняясь своего энтузиазма. – Такая мощная музыка… Я почти верю, что, если послушаю подольше, непременно стану СуперСэмом!

Я рассмеялась, радуясь, что он шутит. Обычно Сэмюэль был немногословен и редко снисходил до юмора.